— Как?! Вы живете в Москве и учите эстонский язык?
— У меня в Эстонии много друзей, — сказал я и ничего не сказал о том, что когда-то, очень давно жил в Таллинне.
Как же мало надо человеку, уже на улице думал я, чтобы чувствовать себя комфортно. Эстонцы всегда были вежливы, рассуждаю, но она, эта вежливость, в «наше время» была облачена в холодную броню отчужденности. Теперь же, когда они снова вернулись в «эстонское время», им ничего не мешает. Их больше не сдерживает дух сопротивления... Они могли бы даже экспортировать свою вежливость, приходит мне в голову нелепость, как скандинавы экспортируют свою холодную эстетику во всем, что они предлагают миру...
Ловлю себя на том, что глаза мои не перестают искать: как было «до» и как стало «после». И я не хочу ни с кем делиться этим, ни у кого ничего спрашивать. Честнее улицы никто не расскажет, не покажет. Да и сами люди нигде так не естественны, как на улице. И особенно это проглядывается в поведении простых людей...
Недолго пришлось ждать. Мое доверие к улице было тут же вознаграждено трогательной сценой. В тихом торге цветочного ряда улавливаю родную речь, подхожу, делаю вид, что разглядываю цветы, а сам прислушиваюсь:
— Сколько стоят ваши цветы? — спрашивает пожилая русская женщина.
— Если вы пенсанеерка, пять крон, если не пенсанеерка, восьем крон, — отвечает ей пожилая эстонка.
Еще одно утро, и я как вчера, позавчера выхожу в город, иду куда глаза глядят, и меня снова не оставляет сравнительное начало.
Прохожу мимо ресторана «Нунне Келдер» — «Монашеский подвал», где обычно обедаю, и задаюсь вопросом: смогу ли я у себя дома, в Москве, пообедать в ресторане такого приличного ранга за двадцать пять — тридцать тысяч еще не деноминированных рублей? Прикидываю. Служащий, архитектор по охране памятников получает где-то около двух миллионов, — если, конечно, его зарплату в кронах перевести на наши рубли...
Подхожу к дому Яана, вхожу во двор, вижу под кленом его «жигули», которые он приобрел на ваучеры своей небольшой семьи. И опять задаюсь вопросом: «А где же мой ваучер?» —спрашиваю я себя, — где ваучеры моих друзей, знакомых?» Соотношу все это с тем, что Яан не сможет стать владельцем квартиры. Он был съемщиком у государства, а теперь — у частного лица, а у других моих друзей, у которых есть стабильное приватизированное жилье (кстати, за те же ваучеры), проблемы с гражданством, то есть, они не граждане Эстонии. Мысленно еще раз навещаю тех, кого уже успел навестить за эти дни. И в первую очередь Славу Титова.
В то самое «наше время» Слава преподавал астрономию в мореходке — я до сих пор подозреваю — это звезды подсказали ему, что он родился писателем. И он стал им. И вот, наслышавшись о бедах наших в Эстонии, я готов был броситься в его объятия с чувством вины за все, что с ними произошло. Но каково же было мое удовлетворение, когда нашел его семью в скромном благополучии, в котором жили и живут люди интеллигентной профессии. У меня и сейчас стучат в висках его слова: «Эстония живет пока относительно неплохо. А главное, эстонцы оказались мудрее и приняли наше положение. Отношение простых людей к нам нормальное, а правительства — понятнее...»
К Вирве Кипле, моему другу, в прошлом ученице известного московского режиссера Ильи Яковлевича Судакова, я шел с легким сердцем. И не обманулся. Она встретила меня со словами:
— Теперь я учу русских эстонскому языку, — сказала она так, как если бы сообщила, что получила новую роль...
Я побывал еще у одного друга, большого оригинала, у Юры Терентьева, капитана дальнего плавания. Последний раз, когда мы с ним виделись, он вел «мастер-класс» с молодыми штурманами. Теперь же ему это заменяет — и с успехом — общение с компьютерами. Он освоил электронную почту и со страстью неофита каждый день переписывается с сыном, живущим в Соединенных Штатах...
Дождь ненадолго прекратился, и мне уже не хочется думать обо всем этом. Может поэтому, при новой встрече с Яаном я пожаловался ему совсем на другое, сказал, все утро ищу одно из тех интимных и уютных заведений, которые эстонцы долго еще сохраняли, но так и не нашел.
Я имел ввиду те самые многочисленные кафе, провинциальный уют которых задержался здесь лет на сорок по сравнению с другой Северной Европой и которые в свое время пленили нас — всех тех, кому хоть раз довелось побывать в Эстонии. И еще сказал Яану, что центр Таллинна, став респектабельным, потерял прежнее обаяние. Опустел.
Яан промолчал, но, думаю, согласился со мной, а то с чего это он вдруг пригласил меня в район Каламая, а потом завел в «Кафе-Пекарню», снаружи казавшимся торцом какого-то случайного строения, а внутри — с домашним уютом, со стенами, обшитыми деревом и разукрашенными полевыми цветами. С лестницы, уходящей куда-то вниз, тянуло ароматом и теплом; перед глазами — изделия из теста со всевозможными плодами и кремами — и все это великолепие прямо из печи тебе на стол.
Как же мы здесь объелись булочками с яблоками, целиком запеченными внутри, и после осенней сырости улиц совсем осоловели. Сидим, и я в ванильном опьянении таращу глаза на очаровательную юную буфетчицу, как когда-то юношей таращил на официантку из «Гнома».
Подходят люди, и в нескончаемой взаимной вежливости: палун, тянан — пожалуйста, спасибо — делаются покупки на дом, принимаются заказы на вечер. Мне хочется заговорить с девушкой. Я жду. И, наконец, уловив момент, когда она освободилась, в ожидании новых клиентов расслабилась, украдкой глянула в зеркальце, я спросил:
— Вабандаге, куйдас он тейе ними? Простите, как вас зовут?
— Мину ними?.. Ольга, — ответила она, посмотрела, словно удивилась вторжению в ее жизнь.
— Как?! — вырвалось у меня. — Вы русская, и так прекрасно владеете эстонским?
— Я здесь родилась и не чувствую себя чужой.
— А откуда ваши родители?
— С Дальнего Востока. А что?..
Уже на улице, до сих пор молчавший Яан заметил мне:
— Русские, которые живут в Эстонии тридцать-сорок лет, много приняли от местных. Скажу больше, эстонский дух отложил на них некоторый отпечаток... Ты это должен понимать.
В тот же вечер я получил этому еще одно подтверждение. Случилось это у Сережи, у моего однокурсника, корабельного инженера. О нем мне еще недавно писали знакомые, как о человеке, который вовремя разобрался в грядущих переменах и, поняв, что союзному заводу, где он работал, осталось существовать недолго, занялся электроникой. Не оттого ли, как только я вошел в его дом, отметил в нем уверенность, которую дает востребованная профессия.
Квартира полная ожиданием гостя: хорошо урегулированная музыка; у дивана накрытый столик — бутерброды с красной икрой, рассчитанные на один укус, немного сыру, рюмочки с наперсток — в общем, всего ровно столько, сколько у эстонцев подают для поддержания разговора. Но я находился не у эстонцев и потому имел основание думать, что подобный стол предполагает, по крайней мере, еще и томящегося в духовке гуся.
— Хорошо принимаете, — сказал я вежливо.
— Мы помним твою историю с кофейной гущей, — расплылся в улыбке Сережа.
Появилась его жена Наташа, и мы, получив ее одобрение, сели к столику...
Историю с кофейной гущей я мог рассказать где угодно и кому угодно. Она сводилась к тому, как в очередной раз приехав в Таллинн, вышел в город и встретил Вяйно, знакомого эстонца, с которым познакомился в Москве. Он пригласил меня в гости. «Сегодня вы у нас» — гвоздем засели у меня в голове его слова. И потому, вместо обеда, ограничившись чем-то очень легким, к ужину я отправился к нему.
Поднимаясь без лифта на его этаж, я уже согласен был даже на капусту-мульги, эстонское национальное блюдо, тяжело воспринимаемое чужестранцами, блюдо из кислой капусты, тушеной с перловой крупой и салом... Когда Вяйно открыл дверь, я не уловил в доме никаких запахов еды. Только запах мастики для пола и слабый запах кофе. «Сейчас будем пить кофе», — вошла и сказала сияющая хозяйка. Она расставила на столике маленькие чашечки, ушла и вернулась с кофейницей, и тут я окончательно убедился — еды не будет. Даже маленьких с пятачок бутербродиков не будет. Мною овладело настоящее чувство голода. «Положу-ка побольше сахару, выпью чашку, вторую, третью, а потом съем сладкую кофейную гущу», — не успел и подумать, как хозяйка поставила передо мной чашку и сказала: «Для вас мы кофе процедили»...
— В Москве, — говорю я Сереже и Наташе, — рассказывать об этом рискованно, хозяева могут принять эту историю за намек и тут же вывалить на стол все содержимое холодильника...
— Тебе чаю или кофе? — неожиданно предлагает мне Наташа, еще не убрав со стола вилки и ножи.
И я понимаю: гуся не будет.
— Мне кофе, — прошу я и опять надеюсь на кофейную гущу.
Обстоятельного предметного разговора с Расмусом Кангропоолем не получилось. Мы сидели в его кабинете в тяжелых, обитых кожей креслах, и беседа велась вокруг Таллинна, города, где нет ни одной пропавшей улицы и которому предстоит войти в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. За свои семьсот пятьдесят лет он прекрасно сохранился, у него своя особенность: он, с одной стороны, — Вышгород, феодальный город, с другой — Нижний, бюргерский свободный. В них течет жизнь, в домах горит свет, и им не грозит опасность стареть и разваливаться.
